Как-то, в конце ельцинских или начале путинских времен, в одной патриотической газете была большая статья, разоблачающая Сороса. Кончалась статья, для вящего разоблачения врага России, сравнением его с Парвусом.

И все бы хорошо, да газета эта была – «Правда». Та самая, которая издавалась Лениным на деньги Парвуса и сей традицией поныне гордится. Это выводит нас на вопрос культурологический. Каким образом в голове ватника совмещаются столь взаимоисключающие параграфы, как, например, панихида по Убиенному Государю и возмущение бандеровцами, крушащими памятники его убийцам? Я склонен разрешать эту загадку так.

Ленин, положенный в мавзолей или отлитый в бронзе, теряет в его представлении всякую связь с Лениным, приехавшим из Швейцарии в запломбированном вагоне и агитировавшим за поражение собственного правительства. Ибо бронзовый Ленин становится религиозным символом Государственности. В том специфическом понимании, какое придает этому термину ватник. Есть еще хорошее слово – Державность.

Советский режим, как всякий тоталитарный режим, обустраивал собственное мифологическое пространство, насыщая его знаками и символами. Оные были посвящены прежде всего героям двух мифологических событий: Акта Творения Нашего Мира (ака Великая Октябрьская Социалистическая Революция) и Решающей Битвы Сынов Света с Силами Тьмы (ака Великая Отечественная Война).

Поэтому, например, бронзовые Ильичи очень быстро утеряли всякую связь с живым Лениным (даже лицом они на него похожи очень отдаленно: авторы идолов не воспроизводили знаменитые у современников «калмыцкие» скулы прототипа), а памятники войны, вроде брестских истуканов, волгоградской валькирии и наконец киевской Родины-матери, столь ужасающе бесчеловечны. Они менее всего должны были напоминать об отцах, братьях и друзьях, погибших в войне, об эвакуации, бомбежках и т.д., и т.п. Они утверждали славу мифологического Советского Народа, который под предводительством Коммунистической Партии одолел (разумеется в одиночку) Фашизм.

Именно поэтому столицы союзных республик спешили обзавестись памятником пограндиозней. Он становился центром местного мифологического пространства. Со времен Перестройки идет перманентная борьба за это символико-мифологическое пространство. Противники совка чувствуют его опасность и говорят о недопустимости «памятников тоталитаризма», что не вполне раскрывает тему: ибо раскрыть ее может использование не только политологического, но и культурологического и религиоведческого инструментария.

Ватники чувствуют, что задето что-то очень для них важное, даже сущностно важное, но поскольку объяснить, почему какой-нибудь бронзовый Ильич для них свят, не могут (особенно на фоне панихиды по Убиенному Государю) – они уныло бубнят про «нашу историю», которую «мы должны уважать».

Примечательно, что это «уважение к истории» распространяется исключительно на бронзовых Ильичей. Когда в Москве ломали «дом Болконского», ватники не заметили. «Дом Болконского» не был был связан с мифом Державности. В этом смысле восстановление памятника расстреливавшему священников революционеру Дзержинскому и установка памятника св. Владимиру тесно взаимосвязаны.

Новый тоталитаризм-лайт обустраивает собственное символико-мифологическое пространство, в котором объединены все, старые и новые, символы, которые только можно истолковать как символы отчужденной от людей, дегуманизированной, подавляющей Государственности. Государственности, зарождение которой символизирует (неважно насколько обоснованно) Владимир, а апогей – Дзержинский, Жуков и (быстро вновь возвращающийся в официально-символический оборот) Сталин. Пока Украина сносит идолов – Россия, презрев 2-ю заповедь, возвращается к самому беспардонному идолопоклонству.

Оригинал