Статья Бориса Межуева «Хроника несостоявшейся кульминации» повествует о неких загадочных странностях, сопровождающих обещанное в скором времени продолжение культового «перестроечного» фильма «Асса». Как представляется, главная проблема здесь не внешняя, а внутренняя. Сергей Соловьев - все-таки слишком творческая фигура, чтобы просто снять модный в эпоху постмодерна сиквел (а может быть, даже заказанный ожидателями новой «оттепели»). По всей видимости, он столкнулся с серьезными затруднениями в том, чтобы органично вписать Бананана и других героев «Ассы» в нынешнюю реальность.

Все-таки они принадлежат уже совсем другой эпохе - с другими ценностями и открытиями. Российская (точнее, тогда еще советская) «рок-революция» означала попытку (запоздалую, но все же) культурной интеграции в западный мейнстрим. Именно это и виделось тогда «освобождением», и во многом направляло культурную стратегию «перестройки». Попытки же некоторых нынешних оппозиционеров воспроизвести ту же самую стратегию выглядят довольно странно, поскольку в 1990-е годы российское общество существенно вестернизировалось. А нынешний президент, который начинал как фанат «Led Zeppelin» и «Deep Purple», мог бы и сам быть героем прежней «Ассы».

«Асса» была фильмом о поколении 1980-х, чья ранняя молодость пришлась именно на те переломные годы. Но герой десятилетия со всеми его типическими чертами обнаруживается лишь к его финалу - в этом смысле было весьма символично появление Цоя лишь в финальных кадрах «Ассы». Как не менее символична и его трагическая гибель на рубеже 1990-х, когда победила совсем иная стилистика, чем «рок-революция»...

Бананан и Багров

Героем 1980-х уместнее все же считать не культового Цоя, а именно Мальчика Бананана - как обобщенный образ «перестроечной» молодежи. Но в 1990-е годы молодежь выглядела уже иначе - «прогулка романтика» разбилась о шоковую терапию грянувшего капитализма и чеченских войн. И типический герой этого десятилетия вновь приходит лишь ближе к его финалу. Это, разумеется, Данила Багров из балабановского «Брата».

Владислав Шурыгин это ясно увидел еще в 2000 году, сопоставив героев 1980-х и 1990-х:

«И здесь возникает некая перекличка двух "героев своего времени". Соловьевского "Бананана" из "АССЫ", более чем десятилетней давности, и Данилы Багрова из "Брата".

Пассивный, толстовский нигилизм "Бананана", с его почти полным уходом от реальности в мир "бога БэГэ", декаданса, "комюникейшн тьюб", цветных снов, - стал символом целого поколения, которое оказалось так выгодно и удобно мафиозным Крымовым, которые на костях этих самых "Банананов" переустроили Россию в огромную "зону". "Банананы" проиграли историю и оказались не у дел.

И вот сегодня наступило время Багровых. Людей, знающих, что такое оружие и смерть, и спокойно нажимающих на курок. Людей, со своим особым кодексом чести, своей резкой, агрессивной музыкой, своим понятием о добре и справедливости. А главное, людей, живущих в России и желающих изменить ее жизнь к лучшему. И для них уже крымовы и белкины - враги, с которыми они борются беспощадно, из-под пяты которых они выдирают Россию».

Однако Владислав несколько запоздал, заявляя, что тогда «наступило время Багровых», хотя с началом нового десятилетия, 2000-2010, оно, напротив, уже заканчивалось. И вновь выглядела какой-то трагически символичной гибель в 2002 году Сергея Бодрова, так глубоко вошедшего в роль «брата»...

В начале 2000-х годов произошла для кого-то неожиданная, а для кого и предсказуемая инверсия - «крымовы и белкины» довольно легко освоили патриотическую лексику, вытеснив романтических патриотов «Багровых» в «экстремистскую» маргиналию.

Да и в целом, так уж резко противопоставлять Бананана и Багрова все же не стоило бы. Они оба - романтики и меломаны (вспомним, как в первом «Брате» Данила случайно попадает на квартирный концерт - и чувствует себя там вполне естественно). Данила конечно пожестче, за ним есть военный опыт - но с «крымовыми и белкиными» и ему, увы, справиться не суждено. «Брат-2» был красивой сказкой - но за ним Балабанов снял беспощадно-реалистическую «Войну», где солдат Иван, своего рода «преемник» Данилы, за свою патриотическую романтику оказывается в тюрьме, а от лица государства российского вещают коррумпированные генералы под портретом Путина...

Далее, в комедии «Жмурки» режиссер еще более усугубил этот контраст, показав превращение диких бандитов 1990-х в вельможных депутатов 2000-х, заседающих в кабинете с видом на Кремль. И они тоже уверены, что «сила в правде» - только этой «правдой» и считают свой чиновничий режим. Такой вот патриотической пародией и закончилась эпоха «Брата»...

Гламурное безвременье

Борис Межуев проницательно предвидит появление «третьего героя»:

«Речь - о том, что в конфликт двух политических субъектов - спецслужб и уголовных авторитетов - вступает некая «третья сила», которая только только начинает сознавать себя силой, только только обретает свой голос...»

Кто же может стать этим героем «нулевых годов», должным вновь прийти именно к их финалу? Ясно, что это будет уже не наивно-идеалистический Бананан, но и не патриотический романтик Багров - в «энергетической империи» олигархов и охранителей уже нет места ни тому, ни другому. «Третий герой», призванный стать символом 2000-х, выглядит пока «виртуальным», во внешнем мире его еще нет, но все эти годы он созревал внутренне...

Внешне же 2000-е годы являлись бесспорным торжеством гламура. Или глэм-капитализма - как определяет эту эпоху петербургский профессор Дмитрий Иванов. Характерно, что два недавних нашумевших фильма - «Стиляги» и «Обитаемый остров» - практически полностью выдержаны в глэм-эстетике. И неслучайно, что действие там отодвинуто либо в прошлое, либо в далекое будущее. Гламур опасается текущей современности, ибо она ставит под сомнение его реальность.

С другой стороны, эту современность пытаются выражать, в терминологии Иванова, «альтер-социальные» движения - принципиально «антигламурные» и утрированно «реалистичные». Классикой жанра здесь можно назвать фильм Петра Луцика и Алексея Саморядова «Окраина», герои которого, картинные «мужики от сохи», в конце концов сжигают ограбившую их «гламурную» Москву.

Вышедший в прошлом году фильм Михаила Калатозишвили «Дикое поле» также снят по сценарию Луцика и Саморядова. Некоторые их специфические ходы вполне узнаваемы, однако мне этот фильм показался неким римейком сокуровских «Дней затмения». Ибо сюжет приблизительно одинаков - главный герой, приехавший из «цивилизации», оказывается вдруг среди экзотических, чаще всего отталкивающих, странных и агрессивных «автохтонов». По сходному сюжету снят и шахназаровский «Город Зеро», и множество других популярных картин.

«Мессидж» подобных фильмов прочитывается весьма четко: все «нормальные люди» живут в столице, а вокруг нее творится какой-то опасный хаос. Так что, если вам не нравится гламур - есть только один выход: это ужасное «дикое поле». Тем самым «альтернативная социальность» рассматривается как нечто заведомо негативное, а собственно Россия (которую в зоне МКАД принято называть «провинцией») как сплошной серый, чуждый и архаичный мир. По существу, это и есть русофобия - не в пропагандистски-политическом, но в более фундаментальном, мировоззренчески-психологическом смысле...

Автономные Зоны

Однако «альтернативную социальность» вполне можно истолковать и позитивно. Название этой главы мы заимствуем из работ известного «онтологического анархиста» Хаким-Бея (Питера Лэмборна Уилсона).

Ожидаемый ныне «третий герой» создает вокруг себя именно такое - автономное пространство, сам обитает в нем и уводит туда близких людей. Однако это не означает простого эскапизма, который можно было увидеть у Бананана. «Внутренняя эмиграция» новой эпохи не замыкается в себе, но активно взаимодействует с окружающим миром, открывая в нем незамеченные лакуны, давая всяким «общепринятостям» неожиданные прочтения, и тем самым создавая новую реальность.

При этом автономные пространства не претендуют на «общероссийский» статус. Кстати, малоисследованный парадокс - вы заметили, что в голливудских фильмах место действия, как правило, не имеет решающего значения? Куда большее внимание уделяется собственно сюжету - а герои могут пребывать в совершенно любом городке... Наши же «культовые» фильмы непременно привязаны к крупным «статусным» центрам - действие происходит в Питере, Москве, Ялте («Асса») или Штатах (символе «глобального центра» в «Брате-2»). Представить себе полноценный популярный фильм, хотя бы даже фантастический, действие которого происходило бы в каком-то российском регионе, практически невозможно. Тут срабатывает навязчивый мем некоей «глубинки», вызывающей совсем иной образный ряд... Поэтому неудивительно множество попсовых сериалов с дежурной темой - как их герои и героини рвутся «покорять столицы» и какие страдания беднягам приходится претерпевать...

Однако если непредвзято взглянуть на современную реальность, можно увидеть, что режиссеры подобных фильмов снимают их скорее о комплексах собственной молодости. Стоит взглянуть на студенческие форумы различных региональных вузов, чтобы легко увидеть - эти «провинциалы» вполне в курсе глобального культурного мейнстрима. И в перспективе они собираются не пополнять ряды столичной «лимиты» - этот «центростремительный» пафос цепляет уже немногих - но организовывать нормальную современную жизнь на своей земле.

Возможно, в этом повинна нынешняя «постмодернистская» специфика, но в отличие от «Ассы» и «Брата», «третий герой» не слишком зависит от условий окружающего времени. Его скорее интересует специфика окружающего пространства. А со временем он может проделывать невообразимые эксперименты - как герой прошлогоднего фильма «Викинги» (в оригинале «Outlander»), космический путешественник, оказавшийся на Земле в эпоху викингов и ставший их вождем. Или герои другого примечательного нового фильма «Город Эмбер», совершающие побег на волю из этого подземного поселения, жители которого уверены, что ничего, кроме него, не существует, а власти молятся на священный энергореактор...

Первый такой фильм в России сейчас готовится к выходу - это «Диалоги Платона» Андрея Галицкого. Проект совершенно некоммерческий и крайне рискованный в плане «общепринятых» отношений - но своей специфической иронией преодолевающий «форматы» гламура. Это попытка прочтения классических платоновских диалогов в ультрасовременном контексте - идеалистическая, но по-своему весьма боевая. Вторгающаяся в «старый, сонный мир», с его банкирами и нефтепроводами, и заставляющая его играть по законам проснувшихся мифологий. Ведь «только в мифе есть уникальное различение между истинным и кажущимся» (А.Ф. Лосев). Возможно, этот миф уникального северного «ашрама» и станет прообразом грядущего восстания пространства, накрытого пока зомбирующим «колпаком»...

Русский Журнал